Сказания о Русской земле. Книга 3 - Страница 83

Крестьянские мятежи были вскоре подавлены вооруженной силою; реформация же Лютера делала все большие и большие успехи. Проповедуя уничтожение монашества, он женился на расстриженной чернице, и примеру его не замедлили последовать многие латинские священники и инокини, особенно в Северо-Германских княжествах, где владетели охотно поддерживали новое учение, вследствие которого с уничтожением монастырей земельные владения последних поступали в их собственность.

В конце концов благодаря расколу, внесенному Лютером в лоно латинства, Германия разделилась, и притом на несколько веков, на две части: на католическую, в которую вошли Австрия, Бавария и Южно-Германские княжества, и на протестантскую – с Саксонией, Богемией и большим количеством областей и городов на севере.

Ересь, созданная Лютером, не ограничилась пределами Германии; вскоре после Цвингли появились новые преобразователи и реформаторы, из которых замечательнейшими были: жестокий и безнравственный английский король Генрих VIII, писавший сперва против Лютера, но затем, поссорившись с папою, отделившийся от него и образовавший Англиканскую церковь, и француз Ковен, или Кальвин, человек чрезвычайно сурового и воинственного нрава, прибегавший к сожжению на костре несогласных с его учением. Кальвинизм распространился в Швейцарии и Франции, а также проник весьма быстро вместе с лютеранством и в Польшу, высшее сословие которой находилось в постоянном общении с Европой и жадно воспринимало все новые учения, шедшие из нее.

Проникновению этих учений в Польшу и Литву способствовало также большое количество немцев, живших в городах, и то обстоятельство, что ближайший сосед Польши, бывший магистр Немецкого ордена Альбрехт Бранденбургский, также отпал от латинства и перешел в протестантство, сделавшись, как мы видели, светским владетелем и подручником своего дяди Сигизмунда I.

Вскоре после Немецкого ордена отпали от католичества и перешли в лютеранство также и рыцари Ливонского ордена.

В Литве и Польше новая ересь не замедлила вступить в успешную борьбу с латинством, особенно когда ее усердными проповедниками явились некоторые природные литовцы, перешедшие в протестантство, к которым примкнул и знаменитый виленский пан Николай Радзивилл Черный. Что же касается православного населения в Литве, то успехи лютеранской ереси среди католиков были для него даже выгодны, так как протестанты не преследовали православных так, как латиняне.

Николай VI Радзивилл Черный

Много толков возбудила реформация и в Москве. Максим Грек написал слово «О Лютеровой ереси», где, не хваля мирского властолюбия пап, строго осуждал новшества в исповедании веры, внушенные человеческими страстями.

Несмотря на то что к учению Лютера примкнули многие истинно религиозные люди, в общем распространение реформации сопровождалось всюду сильным понижением общественной нравственности, что особенно отразилось на ближайших соседях Московского государства – ливонских рыцарях: потеря воинской доблести, любовь к роскоши, пьянство и распутство стали их отличительными чертами. Вот как отзывается о них в половине XVI столетия уже упомянутый нами германский ученый Себастиан Мюнстер в своей «Космографии»: «Московский царь постоянно должен отражать нападения татар. У ливонцев с татарами дела нет, а потому их самая главная забота и работа – постоянно пьянствовать и объедаться».

Слова немца Себастиана Мюнстера лишний раз подтверждают уже высказанное нами, что в то время, когда обитатели Западной Европы, Польши, Литвы и Ливонии могли ставить целью жизни удовлетворение своих личных удовольствий и страстей, а также заниматься развитием искусств и наук, русские люди должны были нести тяжелую службу охраны этой Европы кровью и жизнью своих сынов от хищных орд азиатов, и службу эту они несли с честью.

По словам Герберштейна, мир для Московии был случайностью, а война постоянным занятием, особенно же во времена Василия Иоанновича, непрерывно занятого борьбой с Казанью и с алчным и вместе с тем недоступным Крымом, который лежал за широкими пустынными степями и отделялся, кроме того, так называемою Перекопью, широким и глубоким шестиверстным рвом, прорытым поперек перешейка между Черным и Азовским морями, с высоким укрепленным валом. Собственно Крым выставлял обыкновенно не больше 30 000 всадников, но к ним всегда готовы были присоединиться бесчисленные татарские орды различных наименований, кочевавшие по нашим Прикаспийским и Черноморским степям, на огромном пространстве от Урала до Дуная, и великолепно знавшие все удобные пути, или шляхи, как к границам Московского государства, так и к русским областям, бывшим за Литвой. Лучшим из этих шляхов по направлению к Москве был Муравский, шедший от Перекопа до Тулы, по местности между притоками Днепра и Донца.

Татары всегда старались незаметно подойти к русским или литовским границам и затем, быстро развернувшись, охватывать своими отрядами громаднейшие пространства, производя всюду грабежи и пожары, захватывая скот, всякое добро, а главное, людей, особенно же мальчиков и девочек; у них для пленных были всегда наготове особые ременные своры и большие корзины, чтобы сажать в них детей. Главным рынком для пленников была Кафа, где их грузили на суда и затем везли продавать в Константинополь, Анатолию и другие города Европы, Азии и Африки. В XVI веке в городах по берегам Черного и Средиземного морей можно было встретить немало рабынь, которые укачивали хозяйских ребят польской или русской колыбельною песнью. Московские пленники, движимые горячей любовью к Родине, совершали постоянно побеги или по крайней мере делали постоянно попытки к этим побегам, и потому ценились на рынках дешевле рабов из Литвы и Польши. Вот что говорит по этому поводу уже известный нам Михалон: «Хотя перекопцы имеют обильно плодящиеся стада, а рабов только из пленных, однако последними они богаче, так что снабжают ими и другие земли. Корабли, часто приходящие к ним с другой стороны моря и из Азии, привозят им оружие, одежды и лошадей, а отходят от них нагруженные рабами. Все их рынки знамениты только этим товаром, который у них всегда под руками и для продажи, и для залога, и для подарка, и всякий из них, хотя бы не имеющий раба, но владеющий конем, обещает заимодавцам своим заплатить в известный срок за платье, оружие и живых коней – живыми же, но не конями, а людьми, и притом нашей крови. И эти обещания верно исполняются, как будто наши люди находятся у них всегда на задворьях в загонах. Один иудей-меняла, сидя у ворот Тавриды (под крепостью Перекопом) и видя бесчисленное множество привозимых туда пленников наших, спрашивал у нас, остаются ли еще люди в наших странах или нет, и откуда такое их множество. Так, всегда имеют они в запасе рабов, не только для торговли с другими народами, но и для потехи своей дома и для удовлетворения своей злости. Наиболее сильные из сих несчастных часто лишаются ушей и ноздрей, клеймятся на лбу и на щеках и связанные или скованные мучатся днем на работе, ночью в заключении; жизнь их поддерживается небольшим количеством пищи из гнилой падали, покрытой червями, отвратительной даже для собак. Только женщины, которые понежнее и покрасивее, содержатся иначе; которые из них умеют петь и играть, те должны увеселять на пирах. Для продажи выводят рабов на площадь гуськом, как будто журавли в полете, целыми десятками прикованных друг к другу около шеи, и продают такими десятками, причем громко кричат, что это рабы самые новые, простые, нехитрые, только что привезенные из народа королевского, а не Московского (московское племя полагается у них более дешевым, как коварное и обманчивое). Этот товар ценится в Тавриде с большим знанием и покупается дорого иностранными купцами для продажи еще высшей ценою более отдаленным и более темным народам, каковы сарацины, прессы, индийцы, арабы, сирийцы и ассирийцы. Несмотря на чрезвычайную осторожность покупателей, тщательно осматривающих все качества рабов, ловкие продавцы нередко их обманывают. Мальчиков и девочек они сначала откармливают, одевают в шелк